Автор: Уроженец Одессы, пролетарский поэт Павел Панченко, конечно, в стихах не обходит тему Чёрного моря стороной. Мы обещали продолжать знакомство читателя «ЛР» с этим замечательным советским поэтом, и слово держим.
О том, что Павел Панченко — не просто современник одновременно Владимира Маяковского и Назыма Хикмета (однако, в отличие от Хикмета, поспешившего вписаться в «развенчание культа личности», ничем не порадовавшего Хрущёва — и потому в первой половине 1960-х почти не звучавшего), но часто публиковавшийся с «первополосными» поэтами страны Советов рядом, мы уже писали… И обещали открыть дальнейшие страницы его творческой судьбы.
В данном случае берём три стихотворенья, удивительным образом перекликающиеся. Однако датировка тут принципиально важна. В 1930-е годы, особенно после прихода нацистов к власти в Германии, не было чем-то необычным, особенно в песнях, упоминать возможность войны, — тому пример не только общеизвестная «Если завтра война», но даже, казалось бы, совсем о другом и для других написанная в 1940-м году «Физкультурная боевая песня» (слова В.Агатова), вот начало её второго куплета:
Запомнить врагам нашим надо,
Что мы при опасности вмиг
Спортивные сменим снаряды
На саблю, гранату и штык
Вот и Павел Панченко пишет об этом, но только на 11 лет раньше Агатова и за 10 до начала Второй мировой, уже отчётливо грозившей СССР. И образ «соловья», ставший в стихах Маяковского, например, именем нарицательным — символом старой, буржуазной поэзии, у Панченко — не случайно стальной. Это опровержение того, прежнего «соловья» времён Надсона и более ранних времён, причём опровержение образно-радикальное… Живое маленькое существо, выводящее сложные трели, которыми воспевает жизнь и умножение жизни — и механизм, рукотворно, по воле человека жизнь отбирающий… Вполне по-маяковски «сшибленные» представления и традиции.
У МОРЯ Я не бывал У походных костров И я не певал Героических строф. У мирного моря Я нынче брожу Пою - и простором Своим дорожу. Ах, чем же ты вызван И чем ты богат, Лирический вызвон - Задумчивый лад! Кипящие струны - Чумазые дни. О, песенник юный, Откуда они? Ты видишь: На лоне Зелёной земли Спокойные кони Пасутся вдали. Ты слышишь: Весёлый Гремит соловей И тонкие пчёлы - Пронзительней флейт. Туда, на полянку Спеши поскорей, Девчонку-смуглянку Найди поскорей, Сердечная одурь Притихнувших лет, Тебе и заводу Обязан поэт!.. У мирного моря Я нынче брожу И звонким простором Своим дорожу. Но если Стреноженный, Вздыбится вечер, Но если встревоженно Вскинутся плечи, - Я девушке тихое Слово скажу И яростью песню Свою заряжу - В руке заклокочет Стальной соловей, И пули зальются Пронзительней флейт. Журнал "Смена". 1929 год
И вот она, сперва Вторая мировая, а затем Великая Отечественная, грянула со всей беспощадностью. Не та интервенция, что виделась в 1920-х по следам вторжений савинковцев и мелких диверсионных групп, — война в Европе невиданная, словно исправление ошибок поражённой в «военных правах» по итогам Версальского мира Германией. Война по замыслу молниеносная, захватническая и беспощадная, истребительная, по определению Иосифа Сталина. И первой под пятой немецких оккупантов пала Советская Украина, незадолго до вероломного нападения, в 1939-м приросшая западными областями на радость беднейшему украинскому крестьянству.
С моря и воздуха на советские черноморские города была Гитлером обрушена невиданная доселе военная сила: отсюда он рвался к кавказской нефти. Однако города не сдавались без боя благодаря не только и не столько оружию, сколько стойкости краснофлотцев и красноармейцев. Знали, за что стояли (за пролетарский интернационализм, за невиданное на Земле социальное равенство и основанные на нём равные возможности, открытые Октябрём всем нациям). Ведь и Крым и Одессу они уже раз очищали от белогвардейцев, поддержанных интервентами. От Врангеля (которому антинародная власть-наследница Ельцина и Власова установила памятник в Керчи), от тех союзников Дома Романовых по Антанте, — на коих очень надеялся, например, Иван Бунин (в «Окаянных днях» есть его одесские созерцания, а Валентин Катаев описывал его «мастер-классы» в «Алмазном моём венце» в тех краях, которые он успел взять до эмиграции писателя)… Вот отсюда и образ «врага старинного» (хоть в Первой-то мировой Германия была против Франции с Россией).
Между тем оборона Севастополя, который пришлось всё же оставить — стала одной из первых героических страниц Великой Отечественной. Моя дядя Шура Таборко, убежавший на войну несовершеннолетним, на мотоцикле (!) — стал участником освобождения Севастополя, и рассказывал в 1998-м мне страшные картины, своими глазами виданные в его «тинэйджерство» (есть в «Поэме столицы», 1 часть)…
А поэт Панченко в строю флотском встретил войну, отсюда и позиция рассказчика, боевая позиция, боевая задача. Он словно выполнял всё тот же приказ по армии искусств Командора (Владимира Владимировича, любовавшегося украинской ночью и велевшего не скалить в её сторону неподходящие шуточки) — и настало время чувствовать боль этой земли как совою собственную, ибо Советские границ тогда не чувствовали, оттого и Европу освобождали, как родной дом, принося туда социализма ростки Интернацинальноно, подлинного, а не изуродавнную пародию наци на него…
ВЕТЕР С УКРАИНЫ Черноморцы шли походом На врагов старинных, Пролетел над кораблями Ветер с Украины. На закат как будто сами Повернулись дула. По шинели капитана Слеза проблеснула. Думал старый черноморец - Никто не заметит. Только все матросы были Капитана дети. Только все матросы были Запорожцев внуки, - Каждый вспомнил мать седую - В горе, в тяжкой муке. Каждый вспомнил мать седую, Дочку или сына, Перед каждым в ту минуту Встала Украина. - Чи у вас, мои хлопята, Ржавиют гарматы? Що не йдете, черноморци, Мене вызволяты? - Мы идём, - сказали хлопцы, Стоя у орудий. Та слеза в боях кровавых Нам звездою будет. Ой, ударили матросы По орде звериной! Поднял бурю в Чёрном море Ветер с Украины. 1943 год
Д.Ч.
