Угрюмой вечности лесник

Одним из участников двухдневного ленинградского фестиваля «Пролеткульт» был Йоэль Матвеев. Вообще, нужно отметить хорошую работу организаторов фестиваля (оргкомитета) в этом направлении: ни малейшего намёка на эйджизм и вкусовщину при отборе участников поэтической части не замечалось. Безбород и бородат — оказывались рядом, друг за другом. А молодой поэт (псевдоним — Кот Львовский, не путать со Станиславом Львовским) — так и вовсе держался в первый день словно сын или ученик Йоэля, сам же выступил только на второй день, и очень хорошо выступил…

И таким образом все поколения, думающие сейчас о социализме (по-разному, но думающие!), оказывались на невысокой сцене «Пролеткульта» рядом. В первый день я и увидел товарища Матвеева. Его стихи поразили питерской (для меня) ясностью, при богатой эрудиции в отсылках — без сугубо эстетических («ради искусства») витиеватостей. Причём при привыкании к стилю первой ассоциацией был (да простит меня Йоэль если это пальцем в небо) Виктор Цой. Вот его мрачноватая простота и прямота, урбанистический пессимизм и фатализм — как бы послужили подсказками для первичного, «с воздуха» понимания, первой стилевой аналогией…

Впрочем, уверен, что здесь будет не единственной публикация стихов этого автора, и читатель сам легко составит представление о его (и через эту поэтику — общепитерских) смысловых полях — для меня всё же связанных с топосом в первую очередь. Особенно когда о крышах со звёздами…

Д.Ч.

* * *

Сегодня дурной день,
Но скоро придет ночь.
Осенних дождей сень
Смывает печаль прочь.

Мерцает ночной бар,
В кармане — один цент.
Под грохот лихих фар
Заснул постовой мент.

Бетонный круши рай,
Стальную разбей тишь,
В запретный иди край
По звездным лучам крыш!

Стараясь пройти над злом
По краю войны миров,
Я снова найду свой дом
На свалке разбитых снов.


Инь и Ян

Здесь тонут в космосе дома.
Едино, пусто и темно:
Икринка зимнего сома
И камень, брошенный в окно.

Там, в глубине закрытых глаз,
Таится море и любовь.
Но камень видит только раз
Паденья кровь, и бунт (да, вновь)... 

А сом молчит, от всех таясь.
Он потерял явлений связь.

Мятеж и звезды, инь и ян,
Смешались в облаке ночном.
От полусмерти зимней пьян,
По дну усталый бродит сом.

Найдя на дне явлений нить,
Он вдруг поймет, как странно жить.


* * *

Потухшее лето, обрубленный сон,
Изъедены ветви как нервы,
Там где-то в корнях шелестел Авалон,
Там в клевере имя Гвиневры.

А мне говорили, что время река,
Что дважды войти невозможно.
О, милая память, как ты далека —
И как до беспамятства ложна.


* * *

Станция цвета беж, скорый билет во тьму.
Ты пересек рубеж: я тебе ни к чему.

Слышал Кассандры вой? Снова потерян друг.
Мир этот, думал, твой? Opera rotas – круг.

Пропито много слов, прожито мало зим,
Как диогенов кров, твой антураж лишь грим.

В жизнь оформляли бронь, ждали от ней депеш.
Сам себе всадник конь, может прийти и пеш.

Веруй, что я дурак. Знай: у меня депра.
Всаднику скажешь так: умер еще вчера.


* * *

            You think it was suicide? 
            (John Varley)

Я лечу к вам валькирией фатума,
Но тебя не любить позволь:
Я племянница мирного атома —
Мышь летучая, черная моль.

Ты не рыбка и, рамсы путая, 
Все равно не дойдешь до дна:
Человек – это тварь чеканутая,
Человеку нужна война.

Снят куар. В небесах затишье.
В трубах варится нефть и дрянь.
Не забудь дописать свои вирши.
Спи, Форт-Детрик. И ты, Ухань.


* * *

Где хмель стелился по земле,
Бродили звери кругом, кругом,
Был шорохом напуган леший —
Печальный повелитель птиц.

Жил гуманоидом в дупле,
Служил ветрам грибной депешей,
Он с листопадом падал ниц
И был синице верным другом.

Он думал о речной тоске,
Где берегини, берегини;
Катализатор вдохновений,
Он был практически нигде.

Он жил, наверное, в строке,
Где тугоплавок был как рений,
Но растворялся в кислоте...
Не от того ль рассветы сини?

Он знал, какая благодать —
Уйти с корнями в логос, в логос,
От сокрушительного слова
В многозначительный побег.

Чем взять, не проще ли отдать,
Чем строить замки из былого?
Он лишь забытый имярек —
Вы не судите его строго-с.


* * *

Город спал. Домовые в грядке
Сплетали травку на День сурка.
Кони на небе играли в прятки,
Ведь ангелов сны — и есть облака.

Плавно летели по асимптоте,
Мечтая построить домик котам;
Создал Бог имитацию плоти
Тем, кто не ходит за Ним по пятам.

— Мяу! — позвал капитан котовий.
Лаял в домах суррогат любви.
Рифмой банальной, нахмурив брови,
Замер упырь. Город спал в крови.


* * *

         «Нашли его через два дня — 
         лыжники, по торчащему из снега красному носку» 
                                            В. Пелевин

В открытое окно ворвутся звуки рая,
Мелодии играют, забытые давно.

Сгорел окурок жизни, настроена волна:
Лети стрелою к тризне, парабола-струна!

Собака околела и выброшен мешок:
Асфальт, вороны, тело – да вздрогнет в лампе ток!


* * *
         
В мире этом нет меня
И дорог не дорог след,
Свечку дай мне, дай огня -
Пригласи в костер, сгораю.

Что же, ночка, дорогая,
Сам таким же мотыльком,
Пеплом выгореть желая,
Я лечу в твой черный дом.

Заалеет мир фарфором,
Наготой утра взирая.
Что же, мир, не твой я, знаю,
И, рождаясь мертвым, верю:
Что утратил, потеряю.

Я блуждаю, нет меня.
Все, что ценно, догорая,
Что потеряно — лишь дом,
Погорелище у края.

(авторский перевод с идиша)


* * *

Из тени в день, из мира в миг,
Где каждый вздох и стих банален.
Угрюмой вечности лесник,
Стоишь как пень среди развалин.


* * *

Пока еще не Хиросима, лишь игры пряников и розг,
А жизнь бывает выносима, когда другим выносишь мозг.


* * *

Подбирая пароль противления злу,
Мы все делим на ноль и ступаем во мглу.


* * *

Саламандры из костра разослали телеграммы.
Я — такой же пироман, заклинающий вчера.

Саламандры по ночам оживляют манускрипты.
Мы — такие же реликты странных слов и совьих стран.

Постучу тебе в окно, несмотря на шум Мидгарда.
Ночь, соловушки, мансарда… это было так давно.

Ты права, что здесь вокруг у помоек манекены.
Суета, заборы, стены и предатель — бывший друг.

Но у нас еще коты, хоть они и не суккубы...

Всё, пока! 

Целую в губы.

Твой, пора уже на "ты".

Фото Сантери Матяша