Автор: Он возвращался к неразорвавшейся атомной бомбе, не зная, что произойдет в следующую секунду
Сначала немного статистики. За 35 лет (с 21 сентября 1965 года по 24 октября 1990 года, когда в нашей стране был объявлен мораторий на ядерные испытания) на трех атомных боевых полях полигона Новая Земля было произведено 132 ядерных взрыва. Из них 87 атмосферных. В том числе 83 воздушных, 3 надводных и один наземный.
При проведении наземного произошла «осечка» — атомная бомба не взорвалась. Выяснить, почему это произошло, командир приказал москвичу, капитан-лейтенанту Владимиру Ковалеву и еще трем его товарищам.
Незапланированное ЧП
Это случилось очень давно — в сентябре 1957 года на восточном берегу губы Черной, у самой южной оконечности Новой Земли, где тогда находился один из самых засекреченных советских полигонов. Там испытывали ядерное оружие.
В то памятное утро, вспоминал в разговоре со мной капитан 1-го ранга в отставке Владимир Петрович Ковалев, им тоже предстояло взорвать очередную бомбу. По документам она проходила, как ФО-3 («Физический опыт № 3»). Но сам «опыт» оказался необычным — ученые и военные планировали выяснить эффективность действия особо жесткого излучения, которое впервые хотелось получить на этом ядерном заряде.
Лет через двадцать пять после того американцы объявят, что они создали нейтронную бомбу именно с таким излучением. Оно убивает все живое, но не разрушает здания, не уничтожает дорог, коммуникаций… В Советском Союзе сразу окрестили это оружие «варварским» и, как водится, начали борьбу за его запрещение. Естественно, умалчивая, что у нас все это уже было испытано.
А тогда начальник пункта подрыва «изделия» (так называлась его должность) капитан-лейтенант Владимир Ковалев, прослуживший на Новой Земле уже больше года и принимавший участие далеко не в первом испытании ядерного оружия, как всегда проверил аппаратуру пункта, — в систему автоматики входили две станции приема радиосигнала, электрогенератор и много других приборов, — провел несколько пробных сеансов связи с командным пунктом, который находился в девяти километрах от бомбы — в устье губы Черной и, убедившись, что все работает отлично, опечатал пластилиновой печатью свое заведывание. Продемонстрировал исправность системы своему заместителю — Ивану Симанкову, который, как и положено по инструкции, подтвердил готовность пункта подрыва, расписавшись в секретной ведомости.
Двадцатикилотонная бомба находилась на вершине 15-метровой башни. От нее к распределительному щиту с рубильником на пункте подрыва тянулись электропровода. А сама испытательная площадка — круг с диаметром в 30 метров — была опутана несколькими рядами колючей проволоки. И для того, чтобы поставить «изделие» на «товсь», надо было пройти через ворота, замкнуть рубильник. Но без радиосигнала с КП запустить автоматику, а через нее электрогенератор и привести в действие детонаторы заряда, было невозможно.
Правда, за саму бомбу отвечали не военные, а представители министерства среднего машиностроения Виктор Жучихин и Юрий Каленов. Они тоже проверили «работоспособность» своего заведывания. Расписались, где положено. И, покидая площадку вместе с офицерами, замкнули рубильник. Ковалев, старший на площадке подрыва, подтвердил точность проведенных работ своей подписью. И опечатал ворота.
Еще полтора часа им потребовалось, чтобы на катере перебраться через губу, а затем доложить на КП:
— К испытаниям все готово!
Старший на командном пункте начальник 6-го Главного управления ВМФ, того самого, что на военном флоте занималось эксплуатацией и обслуживанием ядерных зарядов, адмирал Петр Фомин приказал начинать отсчет времени. Из динамиков на всех площадках, на самолетах и кораблях, которые находились в зоне испытаний, раздался голос начальника КП капитан-лейтенанта Евгения Андриашвили:
— Десять минут до взрыва!.. Пять минут!.. Минута!.. Десять секунд!.. Пять!..
Этот отсчет нужен был для того, чтобы все специалисты, участвующие в эксперименте, успели запустить аппаратуру регистрации параметров взрыва и уйти в укрытия.
Отсчитана последняя секунда.
«Ноль!»
Но что это?
На том берегу губы, где вот-вот должен был вспыхнуть султан разрыва и, обгоняя грохот и рев, быстро разрастись в клубящееся черно-сизо-сиреневое облако ядерного гриба, неподвижно стояло по-арктически сумрачное серое небо.
Взрыва не было.
Ни через секунду, ни через минуту, ни через десять, пока на КП все стояли, как оцепеневшие. И вдруг к Ковалеву подскочил сотрудник контрразведки:
— В чем дело, товарищ капитан-лейтенант? Вы что, забыли об ответственности за срыв правительственного задания?!
— Погоди, — остановил его, поморщившись, адмирал Фокин и, повернувшись к Ковалеву как-то по-домашнему спросил. — Что могло случиться, Володя?
— Не знаю, — пожал плечами капитан-лейтенант. — Все было в порядке.
— Сделаем так, — сказал адмирал, — бери вертолет и летите на площадку. Выясните, что там произошло.
Во всем виновато число 13
Вертолетчик, фамилию его за давностью лет Владимир Петрович уже не помнит, приземлил боевую машину в овраге, в полутора километрах от испытательной площадки. Ковалев рассмеялся:
— Если грохнет, ты тут все равно ни от чего не спрячешься.
Летчик смутился:
— Да здесь просто стоять удобнее.
— Ну да, — покачал головой капитан-лейтенант. — Тебе стоять, а нам полчаса по кочкам топать…
С воздуха, когда вертолет делал круг над площадкой, они, Ковалев, Жучихин, Симанков и Каленов, уже успели заметить: ни с изделием, ни с испытательной площадкой никаких изменений не произошло. Ничего не горело. Но все равно, подходя к воротам пункта подрыва, капитан-лейтенант сказал Каленову:
— Ты, Юра, останься с аптечкой на проходной. Мало ли что может случиться…
Сегодня, спустя пол века с лишним, он с удивлением вспоминает:
— В аптечке был йод, стрептоцид и бинты. Если бы грохнуло, от нас не то, что костей, — даже мокрого места не осталось. А рефлексы какие-то действовали — мол, может быть нам все это понадобится — вроде, кто палец поцарапает.
Не понадобилось.
Они сняли печати с ворот, с пункта подрыва. Виктор Жучихин отключил рубильник от электропроводов, ведущих от системы автоматики к бомбе. Осмотрел ее. Все печати были на месте. Ни зверь, ни птица, ни, тем более, посторонний человек «изделия» не касались. Да и откуда было взяться в новоземельской тундре посторонним?!
Потом к осмотру пункта подрыва приступил Владимир Ковалев. Причину неудачи нашел довольно быстро — перегорел предохранитель на приемнике сигнала с КП. Но таких приемников было на пункте два, — на втором предохранитель оказался в полном порядке. Почему же сигнал не прошел на бомбу по второй, резервной линии?
Он связался по радио с КП.
— Посмотри предохранители на радиопередатчиках, — попросил он Евгения Андриашвили.
Оказалось, что на резервной линии в ту же секунду, что и на приемнике, во время передачи сигнала на подрыв бомбы сгорел предохранитель и на передатчике. Поэтому электроцепь замкнуть не удалось.
— Потом мы догадались, в чем дело, — с улыбкой объяснял мне ситуацию Владимир Петрович. — Выяснилось, как ни странно, что во всем виновато число тринадцать». Несущая частота радиоканала в наших документах значилась под этим номером. И «Журнал боевой работы», в котором мы делали записи на пункте подрыва, тоже был учтен в секретной части полигона под номером «тринадцать». С тех пор я и не люблю эту цифру.
-И все-таки, — допытывался я. — Что вы испытывали, когда возвращались к неразорвавшейся атомной бомбе? Страх? Обиду? Обреченность? Какие чувства владеют человеком в этой ситуации?
-Не помню, — ответил Ковалев. — Но ощущение такое, что страха за свою жизнь все же не было. Бомба — целая. Цепной реакции не произошло. Чего ее бояться?!
— Но ведь там, к примеру, мог сработать один детонатор, — не унимался я. — Взорваться одна тротиловая шашка. Пусть обжатия нет, критическая масса урана не достигнута, но радиоактивное излучение все равно уже могло начаться. Неужели об этом вы не думали?
— Правильно, — соглашается он. — Все это могло быть. Но мы даже радиометров из кармана не доставали. И мысль об излучении в голову тоже не пришла. Может быть потому, что очень молоды были — мне чуть-чуть за тридцать, холостой еще. Да и ребята примерно в том же возрасте… Видимо, просто не успели испугаться или мозгов для этого не хватило. Кто его знает?
Две бутылки коньяка — за риск и мужество
Они не прикасались к системе автоматики подрыва два дня. Во-первых, к ней не пускали особисты. А, во-вторых, ждали, когда из Москвы привезут новые предохранители, еще один комплект приемо-передающей аппаратуры. Адмирал Фомин принял решение проложить к бомбе третью резервную линию. И как обычно, для решения такой задачи на полигоне не оказалось необходимых приборов. Не было их и в столице. Пришлось лететь в Питер, в закрытый военно-морской научно-исследовательский институт, где делали эти приборы.
Начальство ходило мрачнее тучи. Кто-то из контрразведчиков успел «капнуть» о срыве испытаний на Лубянку. От чекистов об этом узнал Хрущев. И ничего хорошего для себя ни адмирал Фомин, ни командиры помельче его не ждали.
Ковалеву и трем его товарищам по испытательной площадке тоже приходилось не сладко. Их заставляли писать объяснительные, таскали на допросы к контрразведчикам: кто что сказал во время работы на пункте? Не было ли у кого сговора сорвать испытания? Какие личные отношения сложились между начальником КП автоматики Евгением Андриашвили и начальником ППИ Владимиром Ковалевым?…
Наконец, самолет с Большой земли прилетел. На полигон прибыл сам начальник Главного управления опытовых работ минсредмаша генерал-лейтенант Николай Павлов и заведующий лабораторией Института химической физики Академии наук Георгий Шнирман, научный руководитель эксперимента «ФО-3». Все опять завертелось.
На кораблях, самолетах, испытательных площадках стали менять кассеты с аппаратурой, фиксирующей результаты взрыва, заряжать электроаккумуляторы… А таких площадок вокруг бомбы на разных расстояниях было несколько десятков.
Капитан-лейтенанта Ковалева, старшего лейтенанта Симанкова и Каленова с Жучихиным опять отправили на левый берег губы Черной. Им предстояло вскрыть бомбу, завести на нее третью резервную цепь электропроводки, установить еще один приемник радиосигнала, согласовать его работу с остальной аппаратурой автоматики… Дела хватило на целый световой день.
В полдень к берегу причалил катер, — капитан Орест Касимов привез им обед: в термосе — горячий борщ, чай, ящик тушенки, хлеб, огурцы соленые и… две бутылки армянского коньяка. На Новой Земле существовал «сухой закон», и коньяк в полярной тундре стал особо дорогим подарком.
— Это вам от адмирала Фомина, — объявил Орест. — Он разрешил выпить его после доклада об окончании работ.
Но столько терпеть было выше нормальных человеческих сил. Они знали, что по сто-двести грамм на брата в холодный осенний день их работе никак помешать не смогут. И обе бутылки оказались тут же раскупоренными. Единственное, что испытатели неукоснительно соблюли, — вынесли пустую посуду за пределы пункта подрыва.
— Ничего лишнего на площадке быть не должно, — сказал мне Владимир Петрович.
А взрыв прогремел на следующий день.
Об успешном проведении испытаний тут же отрапортовали в Москву, первому секретарю ЦК КПСС Никите Сергеевичу Хрущеву. Потом на берегах губы Черной в тот год взорвали еще пять или шесть бомб. Подробностей Владимир Петрович не помнит: слишком много было тогда подобных испытаний. Не успевали аппаратуру менять.
Об эффективности действия «жесткого излучения» капитан 1-го ранга в отставке Владимир Ковалев до сих пор ничего не знает. Такие данные проходили не по его столу, а если бы и знал, никогда никому не сказал бы, тем более журналисту. У его подписки «о неразглашении государственной тайны» нет срока давности. А что такое разговоры с контрразведкой он знает не понаслышке.
* * *
За возвращение к неразорвавшейся атомной бомбе и наладку системы автоматики правительство наградило Ковалева орденом Красной звезды. Министр обороны Маршал Советского Союза Родион Малиновский досрочно, на полгода раньше, присвоил ему звание «капитан 3-го ранга». Какие награды получили другие участники того памятного испытания, он не помнит.
Ни с Каленовым, ни с Жучихиным судьба его больше не сводила. С Симанковым он встречался много раз, хотя тот работал в Ленинграде, а Ковалев — в Москве. На Новой Земле Владимир Петрович прослужил еще шесть лет. Прилетел в снежную полярную ночь в декабре 1960-го с женой, справил новоселье в 16-тиметровой комнате общей квартиры в Белушьей, уехал поздней осенью 1966-го. Участвовал в испытаниях 30 октября 1961 года, когда взорвали и самую большую в мире водородную бомбу — 50-мегатонного «пол-Ивана». Тот взрыв был посвящен ХХIV-му cъезду КПСС…
Детей у них с Зоей Алексеевной нет. Есть старенькие «Жигули» первой модели, но ездить на них Владимир Петрович уже не решается. Говорит, в его возрасте это трудно. Хотя никогда ничем он не болел. И сколько бэр хватанул на новоземельских испытаниях атомного оружия, он не знает. И знать не хочет.
А годы, проведенные на Новой Земле, Ковалев считает самыми счастливыми в своей жизни.
Нереализованный сценарий
Еще одно дополнение. На мой взгляд, очень важное.
Несколько лет назад одна телекомпания предложила мне написать сценарий документального фильма о новоземельском ядерном полигоне и о людях, которые посвятили свою жизнь созданию «российского атомного щита». Со многими из них, как и с капитаном 1-го ранга Ковалевым, мне повезло встречаться, разговаривать, узнать то, о чем не писали ни в каких книгах. Я с удовольствием взялся за эту работу, тем более, что ни одного фильма об испытателях атомного оружия никогда не было.
В советские времена такое кино не снималось, — все, даже технические и протокольные, съемки находились под грифом «совершенно секретно». Потом появились фильмы о Курчатове, Сахарове, Зельдовиче, о других выдающихся наших физиках и конструкторах, лауреатах и героях труда, создателях ядерного оружия, о том, как мы старались не отстать от США, не позволить им превратиться в единственную «сверхдержаву», а о простых людях, которые делали «бомбу», испытывали ее — ничего. А ветераны уже в солидном возрасте: уйдут, кто за них расскажет о том, как все происходило.
Эта мысль натолкнула и на очень простую и потому любопытную идею фильма. Старики прилетают на Новую Землю, посещают те места, где они когда-то жили и работали, в том числе и бункеры, командные пункты, испытательные площадки и вспоминают на камеру различные случаи из своей практики. Их рассказ проходит на фоне яркой, как на картинах Рокуэлла Кента, арктической природы (я был на архипелаге, видел, какой он потрясающе красивый, захватывает каким-то скупым особенным северным очарованием), тут же идут рассекреченные кадры документальных съемок…
Словом, сценарий получился. Это отметили и режиссер фильма, и директор студии. Осталось получить визы Министерства по атомной энергии и 12-го Главного управления Министерства обороны, которые курируют сегодня ядерный полигон, получить разрешение на поездку туда творческой группы и ветеранов-испытателей. Тут-то мы и споткнулись.
Одному из заместителей министра по атомной энергии, к которому попал на рецензию мой сценарий, он крайне не понравился.
— Мелкотемье какое-то, — заявил мне чиновник. – Можно подумать, что кроме ваших офицеров, на Новой Земле никого никогда не было. Такой фильм нам не нужен.
Я пытался объяснить, что мы, безусловно, вспомним и о выдающихся советских физиках и конструкторах, руководителях промышленности, без которых не было бы нашего ядерного щита, хотя о них уже сказано достаточно много, а о тех ветеранах, которые присутствуют в сценарии, пока никто ничего не рассказывал и не снимал. Но заместитель министра остался непреклонным. Разрешения на вылет на Новую Землю творческая группа фильма не получила. Я конечно расстроился. А режиссер с нескрываемым сарказмом сказал:
-В вашем возрасте, дорогой друг, пора уже знать, что историю когда-то делали министры и маршалы, потом их место заняли политики, — простые работяги, в погонах или без них, никогда. Сталкеру с Новой Земли, капитану 1-го ранга в отставке Владимиру Петровичу Ковалеву историю про нереализованный сценарий я не рассказывал. Зачем огорчать заслуженного человека?
Виктор ЛИТОВКИН, военный обозреватель ТАСС
