Автор: Единственное, что отличает журналиста на войне, так это средство связи, как правило, спутниковое в зоне неуверенного приема — или компактный «Иридиум», или старая раскладушка «Инмарсата». Опытные военные это знают и с журналистами не конфликтуют, от них всегда можно позвонить жене домой. Во всем остальном его быт даже хуже, чем у остальных. Просто у журналиста нет времени озаботиться своим бытом. Как пчела он улетает утром, возвращается в улей к вечеру, делает свою работу, отсылает ее результаты в редакцию, ну а потом свободен на час-два – ест, приводит себя в порядок, ложится усталый спать.
Где только не приходилось мне спать на войне. В январе 1995-го мы как-то ночевали в землянке под Грозным. Если кто не знает, землянка выкапывается квадратом, в центре глубже, «до земляного пола», по стенкам не до конца, оставляют полки из земли под лежанки. Ночь в январе была холодная и сырая, боец, которому было поручено отапливать землянку, работал как истый кочегар на паровозе, забрасывал поленья в МЧС-овскую жестяную печку, которая не могла прогреть землянку. Не найти в поле кирпичи и обложить ими печку. Все тепло уходило сквозь крышу – полотно брезента, которым накрыли конструкцию. Настоящий «сизифов труд».
Мне выделили спальное место, набросали ватников убитых, на них я и спал, не снимая продраной пуховки. Что-то мешало заснуть, что-то выпирало из лежанки, как ни ворочайся, давило на ребра. Только утром, подняв ватники, я выяснил, что это была прицельная мушка автомата «калашникова». В ямке между полатями прямо подо мной были сложены стволами вверх автоматы. Один выпирал сантиметров на десять, он-то и мешал спать. Я вытащил автомат, проверил – рожок был полный, патрон в патроннике, автомат был в боевом положении, снят с предохранителя. Видимо, под лежанкой сложили оружие убитых, или раненых, и уж точно никто не проверял его на безопасность. Так что я спал на машине смерти, от которой меня отделял лишь курок на взводе.
Во время шестидневной войны в Южной Осетии в августе 2008-го я спал в Цхинвале на втором этаже старого дома с выбитыми от разрывов снарядов стеклами. Но в жаркие ночи легкий ветерок, гулявший по комнате заменял вентилятор в обесточенном доме. Утром я почувствовал, что что-то не так, майка оказалась в дырках, а слегка разрезанный чем-то бок кровоточил. Откинув матрас и одеяло, я увидел острый, как лезвие ножа, осколок от «Града», торчавший из стены. Он и мешал мне крепко спать. Пришлось потрудиться, чтобы вытащить смертоносную железку из вагонки. Вторая ночь была уже комфортной, если комфортным можно считать сон на войне.
Одно из правил работы репортера в ходе интенсивных боевых действий – носить свои немногочисленные вещи в небольшой легкой и удобной сумке по принципу «все свое ношу с собой». Оставил сумку в БТРе, а его неожиданно послали в бой, потом подбили, и ты видишь, как боевая машина горит вместе с твоими вещами. Как-то мы снимали работу тяжелых «Акаций» на полигоне, они стреляли с директрис игольчатыми снарядами по мишеням. Кто-то из коллег поставил сзади самоходки сумку с причиндалами к камере. Гаубица отстрелялась и дала задний ход, проехалась по сумке. Я впервые увидел расплющенные в единое целое — толщиной в 2 сантиметра — микрофон и «бауэровский» аккумулятор для камеры.
Не менее важна одежда, в которой ты ходишь в зоне боевых действий. И здесь сложный вопрос: журналисту нельзя носить камуфляж, хотя снайпер сам принимает решение, видя вас в оптику с камерой, или диктофоном – стрелять, или не стрелять. На СВО на Украине это правило не действует, ВСУ-шники специально охотятся на российских репортеров, за них дают премию. Так что там военная форма, которая, кстати, намного прочнее любой гражданской одежды, предпочтительнее.
Если часто ездишь на броне наверху, выходят из строя штаны. На танках, БТРах и БМП на броне много выступающих железок, которые при езде рвут одежду. Ведь «коробочка» идет не только по шоссе, но и по буеракам. Даже на прочных джинсах я штопал полученные дырки десяток раз. Летом удобнее всего ходить в кроссовках, но они не живут больше месяца, если вы работаете не в поле, а, скажем, в городской застройке. Кирпичная крошка и битые стекла превращают подошву в труху. Здесь без берцев, или другой армейской обуви уже не обойтись.
Нельзя ходить на войне в одежде ярких цветов. Лучше всего что-то черное, или темно-синее, малозаметное. 10 января 1995 года в Чечне корреспондент немецкого издания «Stern» Йохан Пист получил три смертельных ранения от пуль боевиков только потому, что был в ослепительно белой альпийской горнолыжной куртке.
Покидая республику, мы загружали его цинковый гроб в деревянном ящике в люк самолета. Почему-то не работали задние аппарели и нам пришлось использовать веревки, чтобы вручную поднять ящик до уровня люка самолета. Я стоял снизу, поднимая гроб, гвоздем от ящика сильно в кровь разодрал руку. Коллега залил рану на ладони коньяком из фляжки. На борту военный медик добавил с переливом йода и забинтовал руку. Сказал обнадеживающие: «Если попал в кровь трупный яд, через пару часов умрешь, если нет – будешь жить». Потом добавил: «Не переживай, поднимется температура и тебя будет рвать, по связи вызовем скорую на аэродром Чкаловский, с борта перекинут в реанимацию, есть шанс выжить». Я в полете ждал, что со мной будет. Подлетая к Москве, понял – пронесло.
И еще о контузиях. Первым делом после попадания снаряда, или мины где-то рядом, думаешь: «Пронесло, слава богу!» Но контузия может сказаться где-то через месяц-два. Это может быть, например, неожиданная аритмия, или что-то похожее. В городской поликлинике вам не помогут. Гражданские врачи не умеют лечить последствия контузий, их этому не обучали. Ищите военного медика, он поможет. И на всякий случай, лучшее средство избавиться от стресса после боя – не водка, а стакан горячего чая с доброй порцией сахара. Этот совет дал мне зимой в 1995-м генерал Лев Рохлин, к которому мы пришли взять интервью. Пока нам сушили пуховки над печкой, он попросил ординарца налить нам по большой кружке чая с сахаром. «Глюкоза свое дело сделает, она успокоит», — сказал нам бывалый генерал.
Алексей БОРЗЕНКО
