Автор: 1. Женька
Когда ты за стойкой – у тебя нет пола. Только уши, руки и улыбка. Чтобы слышать заказы, выполнять их и изображать участие, когда посетители нуждаются в психотерапевте, а не в лишней рюмке.
Женька – хорошее имя, чтобы быть за стойкой. У него тоже нет пола. Можно представить, что, если всё пойдёт совсем плохо, рядом появится ещё-Женя. Для равновесия. И всё решит. Второе Женя будет разбираться с разбитой посудой, незаметно выкидывать порошок, который просят подмешать в стакан, и звонить ментам. Раньше, когда в Жениной голове множились мысли о бесплатном подсматривании концертов, и предположить было нельзя, что любая музыка скоро станет зубной болью, к вечеру будут мучать мигрени, а руки закоченеют в вечном протирании стаканов. Женька не может с уверенностью сказать, обязанность ли это – протирать стаканы, но в кино их всегда протирают, выбиваться из роли не хочется.
Ну не суть.
Сегодня день будет отвратительный.
Джазовых музыкантов ещё можно потерпеть, они не слишком крикливые, во всяком случае те, что бывали здесь. Можно потерпеть неслышных нежных нюнь с гитарами. Да и попса не всегда так уж плоха, вопли публики заглушают биты и даже превращаются в морской гул, если глаза закрыть. Но сегодня не попса и не джаз. Сегодня что-то вообще дурацкое, ни к селу ни к городу, не пришей рукав, какие там ещё выражения бывают. Сегодня мюзиклы. Женька ждёт старых тёток и оперу, различие между оперой и мюзиклом представляется смутно, это что-то одинаково ископаемое.
Начатая с самого утра возня бесит. Бесит, что артисты по сто раз проверяют звук и советуются друг с другом, и до сих пор задают вопросы, хотя репетировали тут уже не раз, бесит, всё бесит, Женька притворяется, что не умеет слышать, и трёт-трёт-трёт стаканы. Голова начинает болеть заранее, от одного взгляда на кого-то в цветастом костюме. У того, кто за стойкой, нет пола, поэтому романтические переглядывания артистов-супругов никак не трогают, заявленные в программе песни о любви заставляют плеваться. Полотенце для стаканов и сердце незаметно до дыр протёрло, да, вот так. Женька будет воплощением равнодушия в этот вечер – в общем, как и всегда. «Это праздник мюзикла! Совершите с нами путешествие в мир искусства, музыкального театра». Это клуб, тут нет искусства, только ремесло и рюмки. Цена «Кровавой Мэри» – шестьсот рублей.
Так что, когда всё начинается, Женька нацепляет привычную кислую улыбку – в противовес апельсинным улыбкам со сцены. Вопреки ожиданиям, за стаканами никто не подходит. Все смотрят только на сцену. Как один, удивлённо раскрывают глаза, как один хлопают, смеются, вопят. Странное зрелище, какая-то масонская ложа – зрители такие же разодетые, как музыканты. Вон – девица с эльфийскими ушами. Женьке казалось, эти мюзиклы любят только старушки, а тут полно почти детей. Чёрт, ещё и паспорта придётся спрашивать.
Музыка какая-то красная, скачущая, как в старых дурацких фильмах, где все по-дурацки загримированы и делают дурацкие лица. Неужели сегодня будет первый случай, когда Женька не выдержит и сбежит в подсобку? Всё равно никто из них не подходит, даже в антракте, все, как приклеенные, смотрят на сцену, никогда такого не было, обычно им нужно распалять своё веселье, поддерживать, использовать допинг, но этим масонам, эльфам, – им достаточно музыки и особенно высоко взятой ноты, достаточно луча прожектора прямо в морду и шутки, брошенной в зал, какой-то особенной, личной шутки, которую Женька не понимает. У них своё тайное общество – у публики и артистов, они понимают друг друга с полуслова, переглядываются, разговаривают усмешками и аплодисментами. Дурацкое ощущение, как будто сидишь на чужом семейном празднике. Самое время протереть стаканы.
Женьке раньше казалось, это классно – безо всякого билета слушать и подсматривать за такими разными исполнителями, но, чёрт, только не сегодня, ничего не понятно, какие-то горбуны, какие-то школьные истории про убийства, и призрак в белой маске, и кто-то бледный в полосатой пижаме, ТимБертонский Битлджус, но не совсем, и всё это смутно знакомо, и, наверное, классика, но Женька невежа. Даже не может запомнить, как правильно, невежа или невежда. Ладно, на самом деле этот фанатизм даже восхищает.
– Вы ещё не устали? – бросает со сцены кто-то, одетый, как раздетый артист кабаре, и ему одобрительно верещат. Хотя Женьке очень хочется крикнуть, что устали ещё как, ещё на прошлой неделе устали от репетиций. Но даже мысли перебивает настырная музыка.
– Meine Damen und Herren, Mesdames et Messieurs, Ladies and Gentlemen! – ввинчивают прямо в уши, и это настолько отвратительно, что даже классно, вон как народ радуется, даже чувак в строгом костюме радуется не выбору репертуара, а какому-то единству что ли. У артистов, как у того, кто за стойкой, нет пола, только голос-поводок и улыбка-кнут, и сердце, сахарок для послушных. Вон, одна – с голосищем, с огромными глазами и внешностью королевы пиратов, заставляющая даже тех, кто на последних рядах, разевать рты, и, наверное, думать что-то такое стеснительное, и смеяться, и хлопать, Женька тоже ведётся, против воли, забыв про стаканы. Она так поёт, что хочется попросить, чтобы она убила тебя своими руками или на тебе женилась, или, может быть, съесть её хочется, или потрогать краешек белого рукава. Вообще нет никакой разницы, кто она и кто ты, когда такой голосище.
Все на неё смотрят, и жжётся какая-то ревность, это Женька тут – не человек, только руки и рюмки, это сюда, к стойке, должны подходить юные или усталые за ключом от двери в Нарнию, а никто не смотрит.
Никто не подходит. Весь вечер. Даже в антракте. Женька как брошеная псина, привязанная к забору на улице, пока все в доме. Ещё и шуток не понимает, не понимает хитрых взглядов той, что с голосищем.
Так что в какой-то момент рука сама размахивается, до блеска протёртый стакан вскрикивает, отвечая грохоту литавры. И Женька первый раз в жизни действительно внимательно следит за действом. Потому что удостаивается встревоженного взгляда с высоты сцены и наконец-то, первый раз в жизни становится частью происходящего.
2. Танечка
Ну дура-дурой же. Сколько ни красься (стрелки всё равно никогда ровными не получаются), сколько ни лей лака на волосы, сколько ни выпрямляй спину – всё равно глаза в зеркале глупые. И улыбка тоже. С обложки журнала девяностых годов. Ну как такую Татьяной называть – на пушкинскую не тянет. Только Танечкой. «Принесите чайку нам, Танечка…», «Разбудите нас обязательно, Танечка, не забудьте!», «Танюш, ну что это такое?» И глаза такие равнодушные. Она давно научилась определять по глазам, будет пассажир проблемным или нет. Кто не пожалеет денег на чай и печенье, а кто замучает нытьём о духоте, грязи и недостающей розетке. Кто не поскупится на сальные улыбки, кто станет жаловаться на жизнь. Танечка умеет хорошо слушать и ещё лучше советовать, хоть с виду и круглая дура.
– Билеты готовим, пожалуйста! – поезд трясётся, набирая скорость, но она идёт, ни на миг не теряя равновесия.
Юрик, проводник из шестого вагона, так обычно и говорил, прямым текстом: «Как тебя угораздило? Сама? Ну и дура ты набитая тогда!» Может и дура – кто по своей воле пойдёт за двадцать тысяч по всей России мотаться, бегать за пьяными и истеричками, трястись над каждой ложкой, чтоб не оштрафовали? Но ей пока нравится – всегда новые лица.
На девятнадцатом месте рыдает ребёнок. У мамы не получалось его успокоить, так что Танечка, успев отнести чай в соседнее купе, возвращается и достаёт из кармана листок. «Серёженька, посмотри на меня!» – просит она. Мальчишка, не ожидая услышать имя, разевает рот. Складывать кораблики из бумаги Таню научил один старичок, ехавший до Мурманска. Ребёнок удивляется ещё больше и забывает заплакать, рассматривает кораблик и молчит. Мать благодарно улыбается. Это не значит, что потом у неё не возникнет каких-нибудь претензий, но Танечка радуется. Спешит за кипятком для неуверенного мужчины лет пятидесяти, помогает невысокой девушке достать одеяло с третьей полки. Ещё нужно заполнить «лужку», но Танечка всё делает быстро, у неё остаётся время не только на плановую влажную уборку, но и на первый за день час сна (хочется верить, что в этот час никому не захочется чаю).
Сон прерывает Юрий – пришёл просить опрыскиватель, потому что Танечкин удобнее. «Ну что ты кривишься, Танюх, тебе же в карман деньги, ничего делать не надо. Дай-ка мне вон то полотенце!» Она, правда, пыталась всё делать по-честному, но тут так не получится, приходится закрывать глаза на Юркину «китайку» (и заставлять его брать только действительно чистое белье), вместе с остальными проводниками собирать начальнику поезда сумму для ревизоров, строить из себя строгую («Никаких сигарет в вагоне!»), чтобы вынудить курильщика помочь ей закрыть план по «чайке», сохранить и так небольшую зарплату. Стыд грыз, конечно, и она старалась сделать всё, чтобы пассажирам было комфортно. Другие проводники посмеивались над ней, но Танечка, например, всегда ходила за шахматами, даже если они были в штабном вагоне, и заряжала телефоны от своей розетки, и будила людей только аккуратно. «Ангелочек наш!» – гоготала Раиса, но совсем беззлобно, и даже всегда выгораживала её перед Митричем.
– Танечка, объясните мне, пожалуйста, что это такое, почему у вас в поезде колёса так громко стучат, спать невозможно! – Пассажир, неприметный мужичок, загородил ей дорогу, но стукнулся о чью-то ногу, свисающую с верхней полки.
Сначала Таня даже не поняла суть претензии, потом чуть не засмеялась. Можно было объяснить, что колеса стучат по стыкам на рельсах, но Танечка глупо, вежливо улыбнулась и предложила мужичку бируши (семьдесят рублей из своего кармана в кассу аптеки, но это всегда окупается). Через полтора часа пришлось идти и за кофе с пряниками, спать пассажир перехотел, зато вдруг осознал, что в стуке колёс и кроется особенный шарм железной дороги. В итоге он возжелал сувенирный набор открыток с локомотивами, что полностью окупило расходы на бируши. А ведь Таня могла бы с ним поругаться, «заслужив» гадкий отзыв и недовольство других пассажиров из-за шума.
Но лицо у неё все равно такое – дуры. Часто мужчины считали, что это приглашение к вольностям. Четырежды Тане приходилось вызывать милицию на ближайшую станцию и высаживать буйных пьяных, пару раз она просила Юру сыграть роль её жениха, ведь некоторые не умеют слышать «нет» от женщины. Больше наглецов Таня не любила только несчастных влюблённых – им отказывать было так же стыдно и жестоко, как пинать щенка. Отслуживших она просто избегала – ничего действительного страшного с ней ни разу ещё не случалось, но лучше перестраховаться. Хотя вряд ли Танечку действительно можно было чем-то напугать – она не понаслышке знала, что вагон сгорает за семь минут, а ещё однажды умоляла пассажирку не рожать прямо в вагоне.
Иногда она думала, что надо было хотя бы попробовать поступить, но потом прикидывала, у кого к двадцати трём годам больше жизненного опыта – у домашней девочки-студентки или у неё? Да, с логарифмами и метафорами возникнут некоторые сложности, но вряд ли многие в её возрасте хотя бы раз сталкивались с потенциальными бомбами, слушали исповедь настоящего бандита, оказывали первую помощь и выслушивали столько жалоб на жизнь. Да, читать Тане было не слишком интересно, и в балете она не разбиралась, но зато досконально знала устройство вагона и географию родной страны. А нужно ли ей было знать больше?
Тане нравилось, что с ней делятся историями. Юрик шутил, что лучшие психотерапевты – бармен и проводник, в какой-то степени это было правдой. Таня выслушала огромное количество историй о любви и предательстве, потом даже стала записывать некоторые. Под подушкой в купе проводников она хранила что-то вроде дневника и гордилась этим. Во многом она пошла в проводники ради людей (и чтобы сбежать от отца-буяна, конечно же). Ради старушек, которые называли её «дочка» и показывали фотографии внуков, ради влюблённых в обе столицы студентов, ради обычных рабочих, у которых тоже было много интересных историй, ради редких лётчиков, геологов, кондитеров, ювелиров, ради дикоглазых весёлых путешественников, безумцев, которые с радостью ехали на Урал или в Йошкар-Олу, жить, как индейцы, в вигвамах.
Однажды в неё влюбился футбольный фанат. Вообще Танечка их не любила – вечно буянят, ломают что-нибудь, но этот попался душевный. Песни пел (даже хорошо), не лапал, комплименты говорил. Всё Танюша да Танюша, так и льнёт, паршивец, не слишком красивый, но и не урод, – может, правда, хороший? Таня с ним разговаривала ночью, слушала про житьё-бытьё в Каменск-Уральском и охоту на лося, которого так и не удалось поймать.
– А ты, как это, сама-то откуда?
– Из Петрозаводска. Оттуда – хоть бы куда-нибудь. Вот, стала проводницей, чтобы страну повидать, а на самом деле одни подстаканники с наволочками вижу. Людей, правда, много хороших.
– Это ты потому, что, это самое, сама, ну, как это, сама хорошая! Глаза у тебя добрые. Я как на тебя посмотрел, сразу, блин, ну, как бы… Полюбил, вот.
– Ой, бросьте, Миша! Давайте я вам чаю ещё принесу?
Потом у неё из купе пропал фонарь, и она расплакалась. Потому что фонарь совершенно незаменим на ночных стоянках, а ещё за его утерю штрафуют. Таня всё обыскала, хотя уже понимала, что его, скорее всего, украли – в поездах часто крадут, причём даже мелочи. Обидно до жути, да к тому же теперь нужно как-то привести себя в порядок, чтобы не пугать пассажиров размазанной тушью и красным носом.
– Танюш, ты чего, эт самое, плачешь, что ли? Случилось, это, как это?
Закончилось всё тем, что Миша со своими друзьями-фанатами каким-то немыслимым образом вычислил, кто украл фонарь, и вынудил его вернуть подобру-поздорову (во всяком случае, драку Таня не слышала). В Каменск-Уральском они с Мишей распрощались и пока ни разу не виделись, но скоро, наверное, увидятся – в Санкт-Петербурге летом важный матч, наверняка Миша поедет.
Вряд ли, конечно, у них что-то получится – Таня даже футбольных правил толком не знает, а для любви всей жизни хорошо бы иметь общие интересы. В седьмом вагоне, например, двое проводников, Саша и Даша, они вот уже пять лет вместе не только за пассажирами следят, но и живут. Детей, правда, нет – некогда. Недавно годовщину справляли на Челябинском вокзале. Праздники в поезде – это всегда особенная история. Последний Новый Год получится просто замечательным, Юрик даже раздобыл ёлку, красавица Машенька включала с ноутбука первый канал, шампанское пили из вездесущих стаканов с подстаканниками. Танечка тогда загадала – никогда не ссориться с коллегами. Это была её важная мечта, но вообще их было много.
Например, она хотела бы поработать на южном маршруте, чтобы коснуться хоть раз тёплого моря, не северного. Правда, тогда пришлось бы расстаться с ребятами, а она уже привыкла и к наглецу-Юре, и к Саше с Дашей, и начальнику поезда Митричу. Ещё ей хотелось встретиться когда-нибудь с Аллой – смуглой и невероятно умной девочкой-беглянкой, которая ехала в Танином вагоне исполнять свою мечту – поступить в Питер на востоковеда. Ещё Тане хотелось никогда больше не сбивать лёд с подвагонного оборудования, потому что невыносимо, но это уж совсем несбыточно. Ещё была мечта дослужиться до проводника 5-го разряда, в международный поезд… Другие страны повидать. Правда, для этого надо язык знать, но она купила самоучитель, теперь иногда устраивает цирк для подружек-проводниц: «Вэлкам, диар пассенджерс! Бьен-виню, шер пассажирс! Ой, это не читается… Шер пасажи! Добро пожаловать, говорю, ну Маш!»
Никто не верил, что она выучит хоть один язык, не то, что два, потому что ну дурочка же. Сама в проводницы попёрлась, идейная такая, любительница дорожной романтики. Круглая дура. Девочка с обложки. Вот она, романтика, – мыться в тазу, потому что до города ещё ехать и ехать, пересчитывать наволочки и простыни, боясь потерять хоть одну, вместо зарядки таскать тяжеленные тюки с бельём, зимой подбрасывать угля и дров в печку и бегать из вагона в вагон с грелкой и горелкой (как герой скороговорки), потому что туалеты замёрзли. Но Тане казалось, всё это можно перетерпеть ради другого – утреннего котовьего тумана над блестящими, как пуговицы, речками, ради добрых церквушек, ради лиц, которые никогда больше не увидишь, историй любви, красивых и не очень, ради дружбы с коллегами и взмахов жёлтого флажка, означающего, что всё хорошо.
Колёса стучат, в вагоне тишина, спят все, кроме рассеянного с больными глазами – он попросился со своей верхней полки к Тане в купе и теперь, скрючившись над блокнотом, что-то рисует с фонариком.
– Только вы тут с одним условием, – строго говорит Таня, стряхивая с себя подступающую дрёму. – Покажете потом рисунок!
Больноглазый, как ручной, разворачивает к ней блокнот, освещает фонариком вязь карандашных, похожих на волосинки, линий, и Танечка с удивлением узнаёт в холёной светловолосой красавице себя. Ну, может, она и дура, зато вон оно как.
Зоя Баданина родилась и выросла в Подмосковье, г. Красногорск. Студентка 2 курса Литературного института им. Горького (семинар детской литературы А.П. Торопцева). Публиковалась в альманахе «Пашня» (2020) и региональном сборнике детского творчества «Лирика юной души» (2016–2020).
