Поэтический русский Христос

Христианская героика даже в период декадентских исканий не покидала строф поэтов начала ХХ века. Но важно, что было с этими поэтами и этим наследием потом…

Образ Христа проступает сквозь своды русской поэзии различно, разнообразно, иногда в самых неожиданных ракурсах, как, например, у Гумилёва:

Вскрываются пространства без конца,

И, как два взора, блещут два кольца.

Но в дымке уж заметны острова,

Где раздадутся тайные слова,

И где венками белоснежных роз

Их обвенчает Иисус Христос.

Русские особо чувствуют Христа: и нежно, и – часто – как бы ни кощунственно это звучало – по-домашнему; по-крестьянски: он входит в деревни, он встречается с детьми… или взрослыми, испытывая их; по-аристократически, так, используя (кажется) трубы классицизма пел Апухтин:

Распятый на кресте нечистыми руками,

Меж двух разбойников Сын Божий умирал.

Кругом мучители нестройными толпами,

У ног рыдала мать; девятый час настал:

Он предал дух Отцу. И тьма объяла землю.

Совершенно особый Христос у Есенина: он – от русских нив, но и – крестьянского словаря, в чём-то отдающего церковнославянским, древним, если не – древлим; он – млечный, хлебный, просяной – и Христос, и язык Есенина, которым слагаются стихи, где:

Я вижу — в просиничном плате,

На легкокрылых облаках,

Идет возлюбленная Мати

С Пречистым Сыном на руках.

Она несет для мира снова

Распять воскресшего Христа:

«Ходи, мой сын, живи без крова,

Зорюй и полднюй у куста».

Иисус – среди нас: будто и распятие свершалось… по снегам, и крест был из берёзовых досок, как в «Андрее Рублёве» А. Тарковского; но и без упоминаний Христа – образом его, сущностью образа так пропитана – в основном ранняя — поэзия Есенина, будто всеприсутствием своим Иисус наполняет каждый луч, всякий колос:

Вот она, вот голубица,

Севшая ветру на длань,

Снова зарею клубится

Мой луговой Иордань.

Славлю тебя, голубая,

Звездами вбитая высь.

Снова до отчего рая

Руки мои поднялись.

Вижу вас, злачные нивы,

С стадом буланых коней.

С дудкой пастушеской в ивах

Бродит апостол Андрей.

И в колосе сокрыт великий космос, и всякая жизнь таит в себе бездну; а люди – вообще бездны в телесных оболочках.

А вот – сложное, в чём-то тяжкое, очень величественное постижение доли Иисуса, продемонстрированное поэтом, не снискавшим широкой известности – Николаем Николаевым:

Любовь сильней гвоздей к кресту Меня прижала;

Любовь, не злоба Мне судила быть на нем;

Она к страданию терпенье Мне стяжала,

Она могущество во телеси Моем.

И та любовь есть к вам, хоть вы от ней бежите;

Крест тело взял Мое, а сердце взяли вы:

Но Я дарю его, а вы исторгнуть мните,

А вы на агнеца, как раздраженны львы.

…сложно поверить, что «иго моё легко», сложно, невозможно практически проникнуть в тайны лабиринтов Божественной любви.

Вот – острая, как биссектриса, реакция на повествование о муках Христа: язык Евангелий сух, как известно, но поэтическая фантазия взовьёт и раздует сильные костры:

Я до утра читал божественную повесть

О муках Господа и таинствах любви,

И негодующая совесть

Терзала помыслы мои…

Так Константин Льдов использовал расхожую рифму повесть-совесть для выявления сущностного восприятия истории…

Надсон развернёт повествование под названием «Иуда»: и от имени уже мурашки бегут по коже; он развернёт его сильно и стройно, загораясь от вечного прошлого и стремясь зажечь других нешуточным огнём…

В. Брюсов – математик поэзии, словно стремившийся рассчитать формулу каждой строки, гранёно живописал:

Настала ночь. Мы ждали чуда.

Чернел пред нами чёрный крест.

Каменьев сумрачная груда

Блистала под мерцаньем звезд.

…разумеется – нечто символическое: тяготеющее к глобальному Слову (между тем, которое было у Бога и которое было Бог – и теми, из которых люди составляют стихи, увы, бездна) – прорастало сквозь поэзию Сологуба:

И много раз потом вставала злоба вновь,

И вновь обречено на казнь бывало Слово,

И неожиданно пред ним горела снова

Одних отверженцев кровавая любовь.

Мощно видела Ахматова: тут не церковная прозорливость, но нечто отзывающее философией русского космизма, и – сопричастное всему; тут – знание того, что Вселенная – есть единый организм, а люди так плохо умеют чувствовать это:

В каждом древе распятый Господь,

В каждом колосе тело Христово.

И молитвы пречистое слово

Исцеляет болящую плоть.

…взрываются корни: мы отдаляемся от Христа всё дальше и дальше; мы живём сейчас так, будто смерти нет, словно вечно будет длиться этот сверкающий хоровод соблазнов, кружение суеты, и многое, многое…

Мы живём, как подлинные материалисты. Но пласты русской поэзии, посвящённой Христу, и событиям, разыгравшимся более двух тысяч лет назад, и не было каких важнее в истории – призывают к иному…

Александр БАЛТИН

Иллюстрация — Михаил Нестеров, Несение креста