Красный пиджак

Рубцы новейших событий истории нашего изменчивого отечества — вроде общих засечек в личной хронологии. И умещается в те самые «лихие» девяностые, на которые прощелыги во власти попытались списать свои воровские деяния (не они виноваты, не они обогатились за наш счёт — «время такое было») — несколько поколений, их впечатлений. И вопрос «А что ты делал в октябре 1993-го» будут всё чаще задавать нам, родителям, а потом — нам, дедушкам/бабушкам потомки… Потомки, ради которых мы тогда не лезли в простреливаемые пространства. Лично я ответил на этот вопрос, описав утро 4 октября в «Поэме столицы»…

Впрочем, это ведь не оправдание. Как минимум, исследовать всю ту историческую почву, откуда, паля по Советской власти, высунулись купленные за доллары и за средства Пенсионного фонда Гайдаром орудия танков Таманской и Кантемировских дивизий (да-да, тех самых, прославленных) — наша обязанность. Кстати, в самих дивизиях — знаете, как встретили тех продажных танкистов? Это нам, комсомольцам-нулевикам, рассказывал Александр Куваев, 1-й секретарь МГК КПРФ в боевых нулевых, ему верить можно. Выкатили к воротам бочки с нечистотами, — чтоб не проехали, не отбуксировали, не откатили, а чтоб самим, руками двигать пришлось, — когда позорная антинародная армада возвращалась назад.

Помню, первый же очный разговор с томским поэтом Михаилом Андреевым вывел нас на тему 1991-го и 1993-го. Он признался мне, что его мама «геочепистам» (как в народе прозвали тех последних дедушек из КГБ и КПСС, попытавшихся удержать страну над пропастью капитализма) вязала тёплые носки, и отправляла в «Матросскую тишину». Это в Томской области было, далеко посылки шли…

Не стихи ещё, но яркий смысловой «снимок» истинного народного отношения к событиям контрреволюции, растянувшимся в амплитуде 1991-93. Когда социализм подрубали на площадях «именем демократии«, разрубали приватизацией, а затем выносили за пределы страны по кускам, в офшоры, в яхты, в лондонские квартиры на подставных лиц и в тосканские виллы с виноградниками, во всю ту роскошь, что сейчас считается почему-то вполне допустимой для правящего в РФ класса.

И тут можно спорить о терминах (к примеру, Борис Березовский упрямо и гордо называл август 1991-го революцией), но «пусть расцветают сто цветов», пусть многоголосие высветит те события, раны от которых не прикрыть примирительно ельцинским триколором (как попытался на ТВ тут на старости лет Александр Проханов, автор романа «Красно-коричневый», где и намёка на такое малодушие не было — но дальше него в откровенно обывательских, экранизированных на мигалковские деньжата ревизиях пошёл и тандем Велединский/Шаргунов). Не примирить воров и обворованных, убийц и убитых. Никогда, ничем, никому. Ни угрозами, ни пряниками. Украденное тогда (включая власть) придётся возвращать народу (но это другая тема).

Свой взгляд в небольшой поэме представляет сегодня сибиряк Иосиф Куралов.

Д.Ч.

 Воспоминание об октябрьской «революции» 1993 года

1

Ночь. Пустыня внемлет Богу.
Млечный путь блестит в реке.
Выхожу я на дорогу
В новом русском пиджаке.

Он имеет цвет известный.
Самый сильный в мире цвет.
Сшит одной портнихой честной
Лишь за то, что я – поэт.

Место действия — не Сочи.
Но, любви благодаря,
Горячи в Сибири ночи
В середине сентября.

Дуновения зефира
Городской ласкают сад,
Дышит светом воздух мира.
Звезды. Осень. Листопад.

2

Добавляя миру света,
В кронах лампочки горят.
Убегает в даль проспекта
Фонарей нестройный ряд.

Ночь сверкает городская,
В блеск реклам себя одев.
Наша местная Тверская
Предлагает юных дев.

Дошагаю ли до милки?
Твердь горит под каблуком.
А в карманах – две бутылки
С пятизвездным коньяком.

Не без позы. Но без прозы.
Свет в глазах. Пожар в крови.
А в ночном киоске – розы
Цвета пламенной любви.

3

Положил за них с размаху
Весь презренный свой металл,
Словно голову на плаху,
И цветочки не считал.

С жаркой мыслью о любимой
Взял охапку сгоряча.
И пошел вперед, колимый
От ладони до плеча.

Вот в таком чудесном виде
Я – Вселенной посреди.
Места нет в груди обиде.
Чувства яркие в груди.

И без флага – как под флагом,
И без строя – как в строю.
Строевым шагаю шагом.
Только песню не пою.

4

Ярко красный самоходный
Новорусский светофор.
Никакой любви народной
От ночных колесных свор.

Подъезжали тихо сами.
Торговались на ходу.
– Проезжайте! Сам с усами!
На своих двоих дойду! —

Каждому давал идею:
Мол, к любимой я в пути
И несу все, чем владею,
Так бесплатно прокати!

Но идея угодила,
Как жемчужина в навоз.
Ни один ночной водила
За идею не подвез.

5

И Господь увидел с неба,
Что иду, как знамя ал.
Подвезли менты. Спасибо!
Я им книгу подписал.

Как друг с другом расквитались,
Стали, как друзья, на ты.
Прикопаться не пытались.
Благородные менты.

Во дворе темно и тихо
Спит многоэтажный дом.
Свет в окне одном: портниха
Занята свои трудом.

Сквозь ушко иголки нижет
Нити жизненных дорог.
На машинке "Зингер" пишет
Строки вдоль и поперек.

6

Не ждала. Но губки, глазки
Моментально подвела.
И мои чтоб слушать сказки,
Бросила свои дела.

Сказки текстов не имели.
Но имели жар и пыл.
Вечность длилась три недели.
А коньяк не тронут был

И цветочки не завяли,
Вызывая "ох!" и "ах!".
А стояли на рояле,
А рояль стоял в кустах.

Не кусты, а лес. Картина.
На стене висит давно.
Не рояль, а пианино.
Не играет все равно.

7

В пиджачок, пошитый лихо,
Не рвалась моя душа.
Ведь не только как портниха,
Дама дома хороша.

Жить умеет без печали.
Не умеет без огня.
С нею мы не отличали
Трудоночь от трудодня.

Телевизор отключили.
И не ведали о том,
Что в Москве в те дни «мочили»
Демократы «Белый дом».

На людей нацелив пушки,
Кат указы издавал.
Александр Сергеич Пушкин
Милость к падшим призывал.

8

Покрывался черным дымом
Над столицей небосвод.
Шел в Отечестве родимом
Девяносто третий год,

Репортаж прямой с расстрела
Высшей власти всей страны
Вся страна моя смотрела,
Я смотрел другие сны.

Тратил много сил здоровых
В полночь, в полдень, на заре.
И во сне не видел новых
Революций в октябре.

Видел красных листьев пламя.
Ощущал огонь в крови.
И носил пиджак, как  Знамя –
И Державы, и Любви.