Автор: Продолжаем цикл бесед в рамках инициативы кемеровчанина Иосифа Куралова «Лица литературы России». Опубликована она на портале Литфонда в рубрике «Интервью дня» 20 ноября, однако по настоянию и изначальному замыслу Иосифа, перепечатывается теперь и здесь — поскольку и дальнейшие беседы будут публиковаться на «ЛР».
Иосиф Куралов. Дмитрий, вы в некотором смысле – человек-оркестр. Так иногда называют людей, надо сказать, очень редких, умеющих работать сразу по нескольким направлениям. Об этой вашей способности я уже говорил в «Дне литературы«. Оттуда и процитирую. «Поэты вспомнят, что он – поэт, прозаики, что – прозаик, музыканты знают, его как – рок-музыканта, бас-гитариста, лидера рок-группы. Читатели литературных изданий и авторы стихов и прозы добавят своё: литературный критик, главный редактор «Литературной России». И промолчат только литературные функционеры, но обязательно что-нибудь подумают про себя, поскольку хорошо известно, как все они сильно любят друг друга». Конец цитаты.
И, кстати, моим собеседником и героем первой из цикла бесед с действующими лицами сегодняшнего литературного процесса стал тоже человек-оркестр, Влад Маленко. Я не выбирал специально столь разносторонних литераторов, работающих ещё и в искусстве, мне хотелось, чтобы в начале были самые талантливые и яркие. И в результате получилось так. Маленко, за пределами литературы – артист, режиссёр, организатор, общественный деятель. Вы, вне литературы – музыкант и тоже организатор, общественный деятель. А нельзя что ли заниматься чем-то одним? Долбить в одну точку, додолбиться до неких высоких результатов, сесть на них и почивать на лаврах? Ну, или не почивать, но всё равно развивать и совершенствовать в себе нечто одно и результаты этого одного выдавать в пространство и время?
И каково это – совмещать столь разные направления деятельности? А, главное, зачем?
Дмитрий Чёрный. Вот на уровне формулировки вопроса – я почти посрамлён и согласен, нужно быть дятлом или шахтёром одного направления, тогда только и додОлбишься до «золота». Более того, если брать чисто формальное, количественное измерение – разнонаправленность сказывается «в минус». Ну что такое всего три студийных альбома (хоть один и них и двойной) за двадцать лет существования группы? Это же капелька в море рок-музыки (вопрос, правда, в концентрации в капле того творческого вещества, которое ты оцениваешь как субъективный вклад). И что такое четыре книги прозы за те же примерно двадцать лет?
Оправдание тут может быть формально тоже одно: я по природе, по темпераменту медлительный и плавный автор, не умеющий работать вне среды, очень чётко эту среду ощущающий и косвенно воспроизводящий, в преломлении. Тут вообще ключик к пониманию моего реализма… А вот отсюда уже идёт некоторый лучик понимания, откуда организационные усилия и прочие ипостаси взялись. Так-то я вполне закрытый и самодостаточный малый, и будь среда нормально-«ушаста», творил бы себе стабильно, как Высоцкий, для небольшого первичного круга адресатов, по возможности – сильно. Но среда (контекст) уходит из-под… рук, которые печатают буквы. Понимание прозы/стихов/песен/публицистики – оно ведь идео-логично, оно связано с мировоззрением, миропониманием. И если общественные перемены идут в противоположном твоим усилиям направлении – надо делать что? Надо свободной рукой, которая не с ручкой, — хватать среду и тащить туда, где твой «свет в конце тоннеля», где понимание, где такой образ будущего, который ты изначально закладывал и в прозу, и в стихи.
Вот и политика откуда: она появилась у меня уже после рок-музык и стихов, как продолжение их вместе, в 1999-м примерно, на пороге миллениума. А у разбитого корыта всё написанное имеет только антикварную ценность – как фиксация усилий, но не достижений. Скажу ещё одну странность: если стиль в прозе у меня отчеканился окончательно примерно к началу десятых (это легко проверяется в малой прозе, узнаваемая «клеточность» языка, интонаций повествования, расширяющих сюжет ходов, спин-оффов, концентрирующих образов), то вот с песнями оказалось, что ещё пахать и пахать. Тут я себя никогда не переоценивал, как-то трюхал вторым эшелоном, хотя бас-гитару взял в руки аж в 1990-м… А вот пришлось же третий альбом «Хороший человек идёт на войну» (2022) сажать на костяк своих коммунистически-программных текстов, которые посложнее прозы местами (пример именно прозы сложной – рассказ «Трамплин», писавшийся в ориентире на «Сибирские огни», но вышедший вовсе не там, а в книге «Заповедное изведанное» в 2020-м): «Мятежный титан» и «Расселенная». Оба «медляка» звучат, кстати, классическим стихом, но сложность там не в ритме и рифмах…
Иосиф Куралов. Следующий вопрос частично перекликается с первым. Все люди растут из детства. В детстве вы закончили музыкальную школу по классу фортепиано. С 15 лет (а это всё еще детство) участвовали в школьной группе «Отход». Но ведь не только музыка была в вашем детстве. Уверен в том, что была и литература. И, возможно, в первую очередь именно она. Какими именами в ваше детство вошла русская литература? Спрашиваю именно о русской литературе, поскольку считаю, что только она может влиять на формирование души, личности, характера человека, который вырос в стихии русского языка. Как только начинают перечислять: я читал Хэмингуэя, Ремарка, Акутагаву, мне хочется прервать и сказать: не Ремарка ты читал, а невидимого миру переводчика Иванова-Петрова-Сидорова. Кстати, об одном таком Сидорове мы имеем отдалённое представление, благодаря фильму Георгия Данелии «Осенний марафон». Главный герой фильма – Андрей Бузыкин, мечущийся между двумя женщинами, и есть тот самый переводчик художественной литературы, с иностранных – на русский. Разумеется, здесь не без исключений. На русский переводили Иван Бунин, Николай Заболоцкий, Михаил Зощенко. Но исключения как раз подтверждают правило. Впрочем, если в детстве на вас производили впечатление не только русские писатели, конечно, стоит сказать и о них и их произведениях. И наверняка какой-то след в детской памяти оставила живопись, скульптура, архитектура, театр, кино. Вопрос получился глобальный. Поэтому придам ему логично вытекающую из предыдущего текста краткую форму. Какие имена литературы и искусства и какие их произведения способствовали созданию вас как личности и как писателя и музыканта?
Дмитрий Чёрный. Тут у меня как ученика экспериментального литературного класса 91-й школы были заведомо выгодные условия, и нас авторы программы (сейчас размноженной в системе Эльконина-Давыдова) и учебника+методички «Литература как предмет эстетического цикла», мои дорогие Николавны (одной из них уже нет в живых), Кудина и Новлянская, не обделяли русской литературой, хотя и не зацикливались на ней. Был класса со второго Паустовский, например. Было предостаточно русскоязычной поэзии, включая Есенина в младшей школе, причём Лермонтова я открыл себе заново сам (нравилась мрачность), но уже в средней школе.
Были целые уроки с элементами перформанса, как сказали бы сейчас, когда наши Николавны представали перед нами-второклассниками в шалях красивых, были кленовые листья на доске – атмосферно было. Вот примерно оттуда, со школьной доски, я утащил (оно было объяснением хода мысли поэта – заданием нам было определение настроения стихов) слово «любование», которое ценю в прозе выше «совершённого чувства» по имени «любовь» (отчего-то чисто звуковая перед ним оторопь). Кстати, в 9-й класс перескакивая (предпоследний, реформа на нас и прошла: 10-й переназначили 11-м), сообщу, что и «Отход» базировался на отечественной поэзии – на Илье Кормильцеве, причём есть две песни, которые мы на его стихи написали раньше «Наутилуса», в 1991-м — «Труби, Гавриил!» (у нас мелодия точнее передаёт смысл, у них – стёбовато звучит само вступление, а темп и ритм почти одинаковые) и «Мне снилось, что Христос воскрес» (у нас классическая баллада, «медляк», — да-да, это было в тренде, вполне пасторская такая песня, «христианский рок»).
Из перечисленных вами переводчиков как поэт на меня повлиял уже в рокерский период, то есть в 8-м примерно классе – Заболоцкий, его «Столбцы». А из женщин того поколения – не Ахматова, не Цветаева, а Хабиас с её «Стихеттами». Через «панковского», как мне показалось тогда, Заболоцкого открыл обэриутов и самого из них экзотического, эпического – Введенского (ещё благодаря упоминанию его в стихе Егора Летова), а вот Хармс поначалу и веселил, и озадачивал, но отпугивал (годам к 40 только сам взялся его фривольное и всякое читать не урывками, а подряд). Считаю это побочным успехом программы – что мы сами кого-то искали, читали под партой, иногда в ущерб учебному времени и домашним заданиям. Дух литераторский у нас задышал, где хотел. Кстати, Зинаида Николаевна Новлянская – действующая поэтесса поколения и даже ближайшего круга Леонида Губанова, её книга «Дерево корней» вышла как раз когда мы заканчивали школу, на почётной полке у меня… Но нас тогда, в 8-м классе, уже увлекали прозаики – Достоевский, которого я в период простуд осилил даже сверх программы и который ответил на мой главный вопрос «что я делаю в этом классе?» сперва. А потом и Толстой, аж в метро стоя читал 1-й том «Войны и мира», потрясаясь его описательной способностью и психологизмами. А потом… пришёл Кортасар. Пришёл вне программы, конечно!
То была зачитанная «Игра в классики», и у нас в классе уже была очередь на чтение её. Вот он меня, как Ленина Чернышевский – перепахал! И всё, прежде почерпнутое, оказалось на новых местах, но при нарастающем восторге от литературы как таковой, от способности её сообщать, затрагивать столь жизненное… Признаюсь, потом, как ни пытался я (по схеме, просто подряд – как первый раз и читал) читать этот роман, уже 30-летним, 40-летним – того эффекта не получалось. Эффекта опережения жизни и собственной эмпирии, а был-то самый пубертат… Кстати, чей там перевод был – не помню, к своему стыду, столь прямой была связь и даже отождествление себя с автором через постмодернистский (как сильно позже мы поймём) текст. Даже Борхес, которого Кортасар числил в учителях, не произвёл такого впечатления потом, разве что Маркес и Карпентьер – но сильно позже, и всё же меньше… Это что касается школьного периода.
Композиторов тогда мы особо не выбирали, однако из своей 7-летки «Шопеновки» (нынешнее название музшколы) я вынес интерес к Генделю, Григу и Баху, заслушивался дома органным винилом в период 1991-1993 примерно. Симфонического Рахманинова (с которым бабушка моя играла в прятки, когда ходили в гости в дом у Нарышкинского сквера) открывал тоже на виниле благодаря учительнице моей Елене Михайловне Аксельрод, очень (интеллигентно: с эмпатией, но и критичностью) чуткой даже к рок-исканиям ученика. А вскоре, в 1993-95 пришли и арт-рокеры, начиная с King Crimson (но уже после погружения с головой в The Doors), очень медленно и неохотно открывался Pink Floyd (только послушав самый первый альбом, который с Сидом Барреттом, понял природу и смысл их «украшательств»)… Я специально следую хронологии, чтоб не запутаться в именах, «лучше меньше – да лучше».
Иосиф Куралов. Вы – автор нескольких больших литературных произведений. Изданы они были, не скажу, что очень давно, но и не вчера и не в прошлом году. «Поэма Столицы» (роман, лонглист «Национального бестселлера», 2008), «Верность и ревность» (рассказ в романах, 2012), «Хаости» (стихи, поэмы, буриме, 2013), «Времявспять» (роман-эшелон, 2017). Невозможно не заметить авторские определения жанра, особенно «рассказ в романах» и «роман-эшелон», а также слитное написание слов в названии романа.
Кроме того, известно, что в текстах ваших произведений прописные буквы иногда присутствуют, но они отсутствуют там, где должны быть по правилам русской грамматики – в начале предложений. И хотя у меня у самого есть ироническая трагедия, всё-таки спрошу у вас, что такое рассказ в романах и роман-эшелон? Почему слова написаны слитно? И почему предложения начинаются со строчных букв? Впрочем, не только и не столько это интересно, по возможности, представьте читателям перечисленные произведения или те, которые считаете наиболее значительными. И не пропустил ли я что-то в списке ваших произведений? И, кстати, про список. Не могу сказать про весь, но мне известны, как минимум, две статьи о романе-эшелоне «Времявспять», и обе из российской глубинки – из Тюмени и из Кузбасса. Что говорит не только о столичном интересе к вашим произведениям.
Дмитрий Чёрный. Ну и вопросики вы задаёте! На меня тут при подобных формулировках – как попытке задать вопрос о его двадцатилетнем пути в роке, — едва не обиделся недавно Вадим Курылёв. Как пересказать романы в паре фраз? Однако представить можно – именно чтобы читатель начал представлять то, о чём слышал, но так и не собрался читать (я, к примеру, тоже так что-то откладываю на потом частенько, и нужен мотив чтоб взяться за ждущее в очереди). Кажущиеся позами и изысками сложности в определении жанра – это тоже часть формального поиска, а не дань моде. Если помните у Геласимова, сделавший его известным, «роман с клеймами». Например, само «пунктирное» устройство «Времявспять» отличается от «линейности» предыдущих двух книг, из которых по-настоящему роман, но конечно же новый (который критиковал как эпифеномен Набоков ещё в лице Роб-Грийе), это «Поэма столицы». Тогда с неё и начну.
По замыслу это был бесконечный роман, — причём такой, что и начала чёткого нет: начАл встречается в неумолимом его течении много, и события, как и герои в нём появляются по своей воле, а не «по законам сюжета», которого конечно же нет. Вот здесь и была важна стилистическая пометка «радикальный реализм», чтобы было понятно, по каким (авторским) законам по-пушкински судить произведение.
Книга в том виде (первые две части), который в 2008-м стучался в «Нацбест» — была очень, даже слишком, на мой взгляд, свежа. Весь звучащий в ней период укладывался в десятилетие 1998-2008 (хотя текст 2-й части завершён был в 2004-м). Речь – внутренняя, лирического рассказчика-героя + язык улицы, слышной двоим (1 часть) и площадей, слышных десяткам единомышленников (2 часть), — весь наличный сленг, понятия, представления, заблуждения, «клЕйма» нулевых… Когда я принёс роман в «Ад Маргинем» (эпизод есть подробно в «Верности и ревности»), для которого в надеждах изначальных и писал «Поэму», — мне Иванов шмякнул вербальный штамп на рукопись «сильнозамороженный продукт». Ему не понравились диалоги, их мало, и они намеренно «не проработаны» в плане драматургии, которая в радреале – нонсенс. Но не станешь же в ответ на такие «уроки» читать издателю свою лекцию?.. Сейчас я, кстати, оценил ту иронию и снобизм бизнесмена Иванова – вся присутствующая в романе прямая речь кажется слишком открытой и потому уязвимой, какой-то почти случайной, в ней буквы не нагружены дополнительными смыслами, она почти шум…
Но это и есть радреал! Это – стиль. В котором, как отметил ещё редактор ОГИ Владимир Кукушкин (да продлятся дни этого гуманиста), авторская речь – ключевая, стержневая и во многом перетянула на себя полагающуюся роману полифонию диалогов. Я только что закончил «перебирать» по-буквенно обе публиковавшиеся части для переиздания романа. Далее – неопубликованные (было чуть-чуть в Сети, просто как доказательство что текст продолжается), 3-я и 4-я. Как это умещать, в каком формате издавать, какому издательству сватать – и не ведаю пока… События простираются уже до Болотной и 2014-го в одну сторону (было бы глупо рассказать как это всё политическое пробуждение начиналось в 00-х, умолчав об окончании), и по линии семьеграфии аж до начала 20 века, к 1917-му. А вот как это всё будет соответствовать вышеупомянутому замыслу – умолчу из единственного суеверия «не говори гоп, пока не стоп» (не окончил дела). Тут вопрос о жанре «почему поэма», наверное, и поздно задавать…
Поскольку судьба этого романа меня беспокоит сейчас более всего остального (на рабочем столе он), я только о нём и высказался. О «Временивспять» с 2017, живьём и письменно, наговорил по-моему больше, чем спрашивали. О «Верности и ревности» в своё время — тоже, а этот «рассказ в романах» (ответ а прилепинскую хитрость «роман в рассказах», коим «Грех» в итоге при переиздании не оказался, распался) даже в лонглист «Большой книги» не попал, хотя ОГИ посылало. Но книга не большая ,в отличие от «Поэмы столицы», ни по замыслу, ни по размеру, — это всё же малая проза, замысловато перетекающая из рассказа в рассказ, с единой, в «Мимолётном введении» объяснённой, целью эмпирико-теоретического исследования в области физической любви и сопутствующих её состояний.
Что же касается графики, отсутствия заглавных – устал объяснять, что так многословная моя речь переназначает, повышает большие (заглавные) буквы в звании-функции – делает акцентовыми, оставляя лишь в именах и диалогах для визуального отличия авторской и устной речи. Верю, что в силу эргономичности, эта «реформа Чёрного» приживётся за пределами моих книг и сетевых публикаций прозы.
Иосиф Куралов. Следующая наша тема связана с предыдущей. Вы, возможно, основной представитель, а также теоретик и практик литературного направления, которое породили и дали ему имя – радикальный реализм. Собственно словосочетание «радикальный реализм» не далеко ушло от привычных уху «критического реализма» и «социалистического реализма». Но по внутренней сути отличается от них радикально. Это слово, похоже, неизбежно, когда начинаешь говорить о ваших произведениях. И неизбежно возникает необходимость представить читателю это направление как можно полнее. И кому, как ни вам, его создателю, сделать это логичнее всего.
Дмитрий Чёрный. Скажу сразу, что в нулевых я не был единственным: как минимум два соратника имелось. Но один, питерский Борис Борисов, вовсе бросил писать (обзаведшись женой и новым хобби – латино-танцами), а другой, в Коми, Андрей Фетисов, стал журналистом официоза, что тоже подправило прежние писательские его амбиции. Радреал, вкратце, появился как критический, но продуктивный ответ на постмодернизм – появился чисто теоретически, из диалога двух поэтов. Филипп Минлос (начинавший вместе со мной в союзе молодых литераторов «Вавилон») утверждал, что постмодернизм прав, отрицая объективную реальность (первичность материи) и ставя «концепции» выше реальности («писатель/поэт всегда находится в презервативе своих представлений» — писал он). Ему нравился Пелевин, он понимал Сорокина… А во мне всё бурлило при таком чтиве, и я попытался это обосновать (переписывались от руки – флекс-сборники* хранят эту переписку).
Это и вышел Манифест радреала — в 2000-м, а попал он в книгу стихов и поэм 2001-го «Поэма-инструкция бойцам революции». Манифест дополнили Методы радреала (эту диадность, кстати, Минлос и одобрил – воспитанник семи высшего математика, с которым близко дружил Александр Мень). Идея центральная там проста (позже я нашёл её подтверждение у Роб-Грийе): «оптические» приёмы постмодернистов можно и нужно использовать для приближения реальности, а не «остранения» и искажения её. Однако в одной поэзии доказывать это было сложно, и как-то она стала перерастать в прозу – изначально даже визуально, что, отредактированное Кукушкиным при первом издании «Поэмы столицы», теперь хочу вернуть в текст, но в весьма неожиданном его участке…
Конечно, радреал – наследник и соцреализма, и натуральной школы (об этом есть в Манифесте), но пытается начать как «капреализм». Собственно, бить тогда по (атаковавшему соцреализм и из обломков его героев слагавшему своих кентавров) постмодернизму и нечем было иным, кроме наличных принципов соцреализма, однако важна изначальная «партизанщина» радреала, его «чучхейность». Он не вплетался в существующее, хотя позже и влился в новый реализм, стал по сути единственным его последовательным теоретическим обоснованием.
Говоря тривиальнее, Шаргунов послушал «что умный дядя сказал» в Манифесте, и сделал попроще в «Отрицании траура», так возникли новреалисты как аморфная группировка прозаиков. Тут большой вопрос, кто к кому примкнул – Сенчин так писал примерно с 1992-го, не затрудняясь теориями, однако джекпот сорвал Прилепин и стал форвардом движухи к серёдке нулевых, за что с него и был особый, строгий спрос, коему он, на мой взгляд, оказался не конгениален. В максимально многолюдный период я в рядах новреалистов видел Василину Орлову, Анну Козлову (которая с этим никогда не соглашалась и метала молнии в нас, бесталанных публицистов), упомянутую выше троицу и Германа Садулаева. Некий итоговый талмуд о квадриге новреалистов (без меня, само собой) написал пророк Прилепина Андрей Рудалёв – «Четыре выстрела…». Отношения сейчас у всех перечисленных почти отсутствуют (разве что Сенчин с Шаргуновым иногда явят себя вместе на экране), каждый на своей кочке пописывает.
Иосиф Куралов. Дмитрий, вы – коммунист. Какое-то время назад, ВКонтакте, я видел вашу реплику, в которой вы сказали, что ваша мама была коммунистом, но в КПСС не вступала, и пояснили, почему. Хотя, например, мне это было понятно и без пояснений. Я встречал в своей жизни людей, которые называли себя беспартийными коммунистами. И они были честнее и чище многих партийных. Однако для полной ясности последнюю фразу переформулирую. Беспартийные коммунисты были чистыми и честными, а партийные – разными. И в то же время вы – потомок дворянского рода. Чего не таите, равно как свою принадлежность и верность коммунистическим убеждениям. А вот как это в вас сочетается – дворянство и коммунизм? Насколько комфортно им в душе, сердце, разуме отдельно взятой человеческой личности? Как они уживаются? Не конфликтуют ли? Что для вас значит – быть коммунистом? И что для Вас значит – быть дворянином? И кто вы – в большей степени? Дворянин? Коммунист? Или так ставить вопрос нельзя? Если нельзя, то почему?
Дмитрий Чёрный. Вторая, самообнулённая в 2023-м жена, идейно стоящая на тех же позициях – справедливо иронизировала в том же духе. К чему коммунисту вообще «родовитость»? Уместно ли вообще, в принципе упоминать это в наши-то дни, когда капиталистические отношения возродили чуть ни касты и сословия (о чём не стыдится публично заявлять и Первое лицо – о «касте бизнесменов») в России? Не на бал же «Татлер» напрашиваться?
Так вот, считаю, что сугубо по-марксистски, диаматически это и уместно – как историзм в личных масштабах. Не кичиться, конечно, но знать «из чего только сделаны мальчики, мальчики», а если есть что – то и анализировать! Это не то «наследство», которое измеримо имущественно или как-то эдак «статусно», вот что важно. Это опыт, это судьбы, содержательный путь поколений, прежде всего. Пройденный ими как раз в направлении коммунизма путь.
Не ожидали такого поворота? (вот как раз в 4-й части «П.С.» – подробности) Дворяне-то наши, Былеевы-Успенские, были «безлошадные», описанные Боборыкиным в «Китай-городе» — которые даже дома собственного в Москве не имели, а имели всё только от госслужбы. Так вот, чтоб вы понимали, о каком дворянстве речь: трое сыновей моего прадеда, выпускников 1-го Кадетского корпуса, стали красными ещё до революции. Но первый среди них – Василий Васильевич, большевик с подпольным стажем (его хорошо знал Калинин), он не только возглавил в 1917-м пресненский отряд красногвардейцев, но и ушёл с ним в составе Коммунистического батальона на Гражданскую, где был тяжело контужен, и вернулся инвалидом. А свободно говорил на 12 языках, дружил с Маяковским, сам писал стихи!
Другой, Володя, работал в ЧК, был охранником Блюхера и даже поймал на Дальнем Востоке «его» пулю в лёгкое при покушении, потом с Берией минировал Москву в 1941-м (не стесняясь его вслух дома критиковать!). Другой, Серёжа, тоже друг и соратник Маяковского по одному агитпоезду, — был художник (в том числе и церкви расписывал – но как ремесло, без благословений), чей талант отметил сам Серов… Ну, а бабушка моя Людмила Васильевна, выпускница Института благородных девиц – одна из первых в Москве физкультурниц (тогда «спорт» был буржуазен как понятие), чемпионка столицы и области по бегу за 1926-й, работала с беспризорниками в 1920-х, в 1930-х — с Н.К.Крупской в Центральном доме художественного воспитания детей (правое крыло Музея революции теперь).
Это не семья – это поэма, так что за подробностями, опять же, теперь – в «П.С.» Что же касается партийности нашего коммунизма внутри семьи – даже дед мой, которого я живым не застал (умер в 1957-м из-за необузданного рвения к работе в Спорткомитете, где веал спортом на селе в масштабах СССР), — не переоценивал организационных форм. Хоть, судя по его рукописям, в дискуссиях и участвовал как человек глубоко партийный. Его (легкоатлета, боксёра, — у нас хранится его награда за победу на ринге в 1916 году — физкультурника и популяризатора спорта) уму принадлежит, кстати, идея создания спорткомплекса «Лужники» там, где он ныне прирастает всё новыми крытыми площадями… А бабушку приняли в КПСС только после ВОВ, когда она подготовила 2 тысячи бойцов-лыжников в эвакуации (приёму в ВКПб мешало дворянское происхождение, кстати), а мама не вступала туда вообще – потому что в первичке её, в ГЕОХИ, были секретарями карьеристы и стукачи, показавшие себя таковыми в 1991-м, сжигавшие партбилеты…
Так что – смотря какое дворянство! Как распорядившееся своими весьма невеликими на тот момент привилегиями (знаниями, культурой)… Да и сама принадлежность к этому упразднённому революцией сословию, скорее, обосновывает долг образованной части общества (я тут специально не сужаю до семьи вопрос). Вот этот долг она, прогрессивная интеллигенция, и отдавала весь 20-й век. В РГУФКе, где она работала рекордно долго, благодаря бабушке, накопленному ей материалу, и основана была Кафедра подвижных игр. Итоговой для бабушки стала книга «Игры народов СССР» (в соавторстве), которую она наотрез отказалась десоветизировать, когда издательства предлагали переиздать её в 90-х. Помню, даже заходивший брать у неё телеинтервью Ческидов, спортсмен и телеведущий 3-го канала, не смог песенкой про «рэпрэссии», «грехи тоталитаризма» сбить её с толку в беседе. Бабушка, видавшая Ленина лично в 1918-м, могла и в свои 90 с лишком сбить легко спесь с пропагандишек, чьи убеждения – как флюгер. Надеюсь, и я «унаследовал» эту способность, и контре по сусалам бью точно.
Дворянин ли я в этом? Думаю, я побольше иных рыхлых убеждениями пролетариев пролетарий сейчас (если вы помните отношение к еженедельнику Минцифры – более враждебным оно, отношение государства, не было никогда за историю «ЛР»). Так что разница между Советским Союзом и Россией – на нашем примере видна разительно. СССР создал газету – РФ её душит своими госинститутами, лишила помещения, а теперь последние участки свободы слова (на бумаге мы год не выходим, напомню – их молитвами) вытаптывает ногами упитанного дружка банкиров-мироедов Авена и Фридмана, Владимира Григорьева…
Иосиф Куралов. Читая ваши публицистические статьи и комментарии к статьям, например, в «Литературной России», я неоднократно убедился в том, что у вас есть ещё одно качество, которое я не сразу заметил. Кроме того, что прозаик, публицист, поэт, литературный критик, музыкант, вы – историк. При том хорошо знающий не только тенденции развития нашего государства – Советского Союза – России, но и детали многих исторических периодов. Деталь, как хорошо известно, это – Бог всего: прозы, живописи, других произведений литературы и искусства. А если говорить о документальной литературе и исследованиях истории, то деталь может как подчеркнуть его глубину, важность, необходимость, так и напрочь перечеркнуть весь проделанный труд. Особенно, если он был проделан ради достижения грязных целей, например, очернения того или иного деятеля государства. Сколько грязной лжи было вылито на Сталина и Берию, а высвеченные историками детали практически уничтожили всю эту грязь. Конечно, она ещё осталась в отдельно взятых неизлечимых никакой правдой головах. Но это уже скорее проблема медицинская, психиатрическая. Историки здесь бессильны.
Я знаю, что в комментариях к публикуемым в «Литературной России» материалам вы постоянно сражаетесь, как минимум, с одним таким неизлечимым. А зачем? Стальная логика ваших убеждений на него не действует. Всю вашу логику он легко перечёркивает бурными фонтанами своих либеральных эмоций. Но всё это – к слову. К слову о том, что, на мой взгляд, такой запас знаний истории, коим располагаете вы, должен быть применён по назначению. И отсюда вопрос: не было ли у вас мысли написать серию статей или книгу или несколько книг о каком-либо периоде истории СССР или России досоветского или постсоветского периодов? Какой период или какой отрезок внутри того или иного периода Вас интересует более всего? Какие личности этих периодов кажутся наиболее значимыми и почему?
Дмитрий Черный. Хотя не знаю я такого гибридного государства «Советского Союза – России» (по мне, по-коммунистически – либо, либо: союз республик Свободных, либо же сырьевая нынешняя империя, возрождающая всю мерзость царизма и капитализма), однако тут – вопросу в точку. Может, даже эта часть разговора заинтересует издательства. Очень хотел, и даже нашёл соавтора-историка поначалу, написать книгу о ХХ-м съезде – в том виде, как он закрепился в истории и эфире. Об «Эдиповом комплексе» Хрущёва, который ведь и был главным закопёрщиком московских репрессий и умудрился начать расшатывать им же до того открытые памятники Сталину «именем репрессированных» (списки он составлял, на которых ему Сталин писал резолюции «Никита, уймись!»).
Планировал я вообще попытаться фактологией, ходом самого съезда показать, насколько «решения ХХ съезда» явление не из области документов, а как теперь сказали бы, пиара лично Хрущёва, попытка обосновать собственный культ личности и бездумные, возрождающие капитализм реформы, низвержением «сталинизма». Не даром так тепло тот доклад (даже знаю поимённо кто писал, в их числе был студент Фёдор Бурлацкий, позже хваставшийся что убрал диктатуру пролетариата из программы КПСС), прозвучавший после закрытия съезда – вспоминал Александр Яковлев, самый яркий Иуда КПСС. Материала для боевой, зажигательно-речевой пУблы накопилось достаточно, и даже был предварительный разговор с «Алгоритмом», но до договора не дошли. Хотя контактировал я напрямую с Колпакиди… Есть и красивое название для этого проекта.
Иосиф Куралов. И о работе с так называемыми молодыми. В беседе с Владом Маленко я тоже назвал их так называемыми. Почему? А потому что в большинстве своём они постарше Лермонтова, а многие – и Пушкина с Маяковским. А всё ещё – молодые… Кстати, ещё в самом начале нашего сетевого знакомства я заметил, что вы относитесь к ним очень доброжелательно. И опубликовали подборку стихотворений даже не молодых, а юных сочинителей-школьников из Кузбасса. А через некоторое время – несколько эссе тоже нашей, правда, на этот раз студентки, с весьма непростой судьбой. И где-то в Кузбассе живёт таинственная для меня Адита Сигорян, которая, насколько я понимаю, является вашим личным открытием, и почему-то сторонится нашего писательского сообщества. Но пишет она очень даже неплохо, и вы её поддерживаете, публикуя её прозу в «Литературной России».
Надеюсь, что Адита всё-таки выйдет из подполья и, может быть, даже вольётся в нашу литературную студию «Свой голос». А вопрос такой. Как вы видите работу с молодыми? И вообще нужна ли она? Если нужна, то, как, на Ваш взгляд, должна проводиться? Какими Вам видятся формы и методы этой работы? Что это – студии, семинары, совещания молодых (как в советское время), или (как сегодня называют) мастер-классы? А может, индивидуальные занятия? Как выбирать субъектов для такой работы? Поделитесь, пожалуйста, мыслями о работе с молодыми литераторами.
Дмитрий Чёрный. Здесь, мне кажется, эйджизм действительно – лишний. Возраст – давно не показатель. Да кто ещё когда начинает писать – вот вопрос! Вообще, таинство этой коммуникации и мне до конца не ясно. Вот спрашивают: кого вы представляете, когда пишете? Может, сам этот вопрос использовать как самую первую ступень отбора авторов? Хотя, он какой-то сухой, обезоруживающий, неприятный, нарушающий интим творчества. Лично я не умею представлять кого-то конкретно – в моём случае это некое городское пространство, населённое умами, вот и всё. Ноосфера…
«А вдруг это даже не русскоязычный читатель?» — мечтает в надеждах на наилучшее будущее своего слова молодой автор. И пока мечтает – он молодой. Тут нет рецептов и каких-либо цифровых барьеров. Было бы что сказать или сказать так, чтоб никто не усомнился, кто это сказал. Знаю, что вы ведёте очные занятия литстудии, и считаю это хорошим делом, безусловно – я за любую очность там, где она созрела. Точно так же в свои 80 Борис Климычев, самый мне дружественный писатель Томска, ходил в любые морозы, как на работу, к молодёжи учить писать стихи, а больше – просто слушать их, видеть, что живёт дело всей его жизни…
А вот что касается таких, как Адита, — их очень много, и они как раз сторонятся публичности. Время такое, видимо. Их ноосфера не требует публичности, наоборот, как-то даже гуще и ближе, когда работают под псевдонимами, а это – псевдоним, конечно (надеюсь, не выдал её эдаким образом). Иногда правя её прозу, я тоже ощущаю себя немного учителем – это я-то, рушитель традиций написания слов! А вот правлю-то по-традиционному, стараясь усилить какие-то места. Опять же, всегда ясно, кому нужна такая «онлайн-учёба», а кто самодостаточен… Проблема, пожалуй, в том, что у нас не осталось почти ничего поколенческого в литературе, как-то всё схлопнулось быстро за «проклятые десятые» — убедился в этом, побывав на конференции одной писательской недавно.
Молодёжь там была особнячком, но и формы её самопрезентации были экзотичны, кулуарны – поэтические дуэли. Форма эта появилась в 2009-м, помню, орали, записывая это и выкладывая в Ютьюбе, друг на друга Арс Пегас и Михаил Кедреновский. С тех пор второй исчез с радаров, а Арса считают чуть ли не лицом современной поэзии, хотя по мне он просто перформер, в виде текста его стихи скромны и лиричны, «не стреляют». Да и не всякий стих проорёшь, как он. Однако такое – запоминается в молчаливые времена, и оно не всегда пусто мыслью-то, он изначально нон-конформист, хоть и либерал… Ну вот кто молодёжь на его фоне? А он уже аксакал… Озадачили вы меня. Чую, надо скорее дописывать, дорабатывать «П.С.» и оглядеться уже на её фоне, перекличку провести. Что касается наших авторов – чаще они сами приходят. Никаких нет барьеров, включая идеологические! Вот потому я так открыто и бился с зарубежным буржуём-антисоветчиком Марком на сайте, но недавно всё же послал «в баню», когда полилось трамвайное хамство в адрес Ленина. У нас дискуссия – это нормальная среда борьбы общественных идей, буде таковые аргументированы умно.
Редакционная почта на сайте. Я в ВК ежедневно… «Вода дырочку найдёт» — как в той пословице. А главред я весьма чуткий и демократичный, — пожалуй, даже беспрецедентно на фоне недавнего прошлого, конца «проклятых 10-х», когда у газеты было и помещение и финансирование. Но вот при таком отношении государства и города к «ЛР», я продолжаю верить в «успех нашего безнадёжного дела», как говорил поднимая очередной тост Юрий Кузнецов…
Иосиф Куралов. Дмитрий, вы ведёте огромную работу по привлечению талантливых авторов в «Литературную Россию». В меру сил стараюсь помогать вам в этом. Очень хочу, чтобы литературная составляющая (простите за тавтологию) «Литературной России» росла и усиливалась. Благодарен вам за внимание к моим землякам – кузбассовцам. Желаю удачи в осуществлении ваших замыслов, особенно в части выпуска бумажного варианта «Литературной России». Удачи вам! И всем нам – авторам и читателям.
* направление нефигуративной ручной графики, появившееся в 1975-м.
